Известно, что Петербург не пустой звук для сердца писателя Андрея Битова. Андрей Георгиевич, несмотря на множество дел, нашел время поговорить с вашим обозревателем о "текущем моменте". Важно, что это не статья - а фактически монолог, устная речь, лишь самую малость измененная для удобопечатания в газете. Я позволила себе только все заголовки, чтобы фасад полосы не выглядел монотонно.
   
   Битов живет в самом начале улицы Восстания. Диктофон включился уже на середине фразы.
   
   Введение в катастрофу
   
   ...про "Медный всадник" я всю жизнь думал. У Пушкина красивая постройка получилась. Поэма же выплыла у него, как Петрополь - по пояс в воду погружен. Как тритон. Она вся так выступила. А где содержание - вы никогда не увидите. И такого видения катастрофы, какое он предъявил читателю, нигде не найдете. Я пятьдесят лет об этом думаю и не могу сформулировать. Что само по себе что-то значит.
   
   Вещь эта вся из загадок. И выходит так, что содержание проваливается в дыру между торжественным вступлением, которое стало гимном, и историей бедного Евгения. Эта дырка и есть, собственно говоря, гениальность Пушкина. Ничего иного - ищите, попробуйте. Кроме того, что поэма очень хорошо написана.
   
   Далее. Пушкин ведь не видел ни разу в жизни наводнения, пережил внутри себя эту катастрофу. И слова катастрофа нет у Пушкина. Вот мы живем в катастрофе нашей, в прошлой и в нынешней, а у него даже слова такого нет. У него вообще очень многих слов нет. Например, нет слова ландшафт. И слова пейзаж. Нету. Как он без них обходится, непонятно. Вид встречается, природа встречается... И равнодушная природа... А вот как у него звучит катастрофа: насмешка неба над землей. Ну все-таки неба - а не человеческая насмешка.
   
   Как я понимаю, вы про Питер пришли разговаривать... вот мы про него и разговариваем.
   
   Злоключения мысли
   
   Питер с семнадцатого года находится в постоянном состоянии катастрофы. Судьба этого города чудовищна, абсолютно чудовищна и не прекращается. Как пел Высоцкий: блокада затянулась даже слишком.
   
   Кто-то из эмигрантов еще первой волны, тайно, как Набоков, попав в Питер - уже Ленинград, сказал: мол, если это не столица, то зачем это. Город строился как столица - это была мысль. Мысль Петра. Где-то я писал уже, что при Петре не так много было построено. Важно, что была выложена некая идея, и в эту идею даже люди, совершенно не собиравшиеся так уж за Петром пешком ходить, попадали и уже из нее вылезти не могли. Из Петербурга вылез только Ленинград. Была такая грубая черного юмора шутка давняя: архитектора одного спросили: что останется от Ленинграда, если на него сбросить нейтронную бомбу? - и он ответил: Петербург.
   
   Но все не так оптимистично. Ленинград, конечно, окружил Питер кольцом вот этих - как теперь говорят, "спальных" - районов, в них ни спать, ни жить нельзя. Но внутри он оставался Петербургом. Я думаю, единственное благо долгосрочного гонения города - с тех пор когда Москва, эта порфироносная вдова, вернула себе все полномочия с Кремлем - в том, что в Петербург меньше вкачивали денег. Москва тем временем разрасталась, разрасталась, разрасталась - как более живое образование типа дворового сада, так многие именно нормальные города развиваются. И в Москве очень много прелести... Хотя ее слишком социалистической еще перестройкой напрямили. Она претерпела те же, по сути, разрушения, которые сейчас начались в Петербурге.
   
   Но то был другой ход истории, прямо скажем. И что бы об этих самых коммунистах ни говорить - они как-то были добросовестны в своем стремлении все разрушить и стать ничем - то есть всем. Кремль только не затронули, слава богу. Потому что... как без ста рублей обойтись? По сути дела, впечатан в Москву только Мавзолей по-настоящему. Вот Щусев сообразил эту тяжесть древнеегипетскую. Человек революционного мышления и образования, он многое в Мавзолей вместил.
   
   Я мечтал, кстати, и где-то идею высказывал, но ее все сочли не politically correct, чтобы именно Мавзолей стал мемориалом для всех убиенных. Захоронить того, кто в нем лежит, и вырыть там огромную штольню, чтобы она дышала подземным холодом. Чтобы можно было туда войти - вдохнуть - и выйти. Вот памятник жертвам. Уже готовый. И нечего тратить государственные - или народные - деньги.
   
   Хронотоп
   
   Но это Москва. А Питер построен по единому плану.
   
   Не будучи специалистом, одну закономерность я обнаружил в строительстве Петербурга. Он каждый раз строился в начале века. Первые четверть века - самые важные. При жизни Петра, пока он не простудился в наводнение 1725 года, - закладка. Потом я долго ничего не вижу. Затем оказывается, что хотя Пушкин никакого непосредственного отношения к архитектуре не имеет, но именно при нем строится очень мощно Петербург. А в начале ХХ - моего - века вошел модерн.
   
   Это Петроградская сторона, где я вырос. При мне пробовали ее разрушать, но разрушение было какое-то такое... вроде нынешнего воровства цветных металлов. Помню водопроводчика Семена, который выдергивал из ступеней лестницы бронзовые такие крючья, куда вставлялись палки, уже украденные, - они держали прежде ковер, чтобы лежал. Помню, как лифт ломали.
   
   В советские годы я был невыездной и попал за границу уже взрослым человеком. Впервые оказался в Финляндии, смотрю: это все мое! Это же питерский модерн! Финны заезжали в Питер водку пить всегда через северную сторону и видели в окно автобуса не только Карельский перешеек, но и "свою" архитектуру...
   
   И вот теперь мы попали в начало четвертого века Петербурга. И что же? По-видимому, снова включается та же самая энергетика. Та же подсознательная инерция. Раз город уже три раза строили - наверное, пора еще раз как бы построить.
   
   Хруст
   
   Но если эта инерция будет такой же чудовищно тупой, какую мы сейчас наблюдаем, - придет гибель города, а не его следующий этап.
   
   Вы можете выглянуть в мое окно. Боль моего сердца. Напротив стоял дом, который не был уж таким чудом архитектуры, прямо скажем. Однако постройка прошлого рубежа веков, как бы и много против вкуса, но очень богато и очень хорошая работа, с большими изысками в лепнине. Однажды я проснулся и вдруг увидел, что, оказывается, мне в окно смотрят слоны какие-то индийские. А раньше не видел.
   
   Вообще люди редко задирают голову. В Петербурге надо задирать голову все время, чтобы увидеть какие-нибудь балкон или окно. Лепнину. Чтобы понимать: когда-то все это достаточно рукотворно было произведено. Имеет, кроме объявленной художественной или там архитектурной ценности, и такую ценность - ценность труда.
   
   Но ломать не строить, как говорят. Вот этот дом. Сначала людей выселили, и он внутри стал зиять блокадной пустотой. Завесили фасады щитами, они сообщали, сколько квадратных метров чего тут будет построено. Сообщали больше чем десять лет. Они висели, висели - с моего этажа видно было, что ничего не делалось. Ну как объяснил мне один грамотный человек, основное воровство - при строительстве и ремонте. Самый богатый способ нагреть руки.
   
   Руки дошли. Дом стали ломать. А ломают теперь не бабой... Вообще помню свое чувство, когда впервые увидел, как чугунная баба била по дому... как происходило его разрушение... Потом Феллини это здорово показал в "Репетиции оркестра".
   
   Но тут была уже не баба. Механизм, похожий на ископаемого ящера, который не бьет, а грызет. И вот грызли дом. Устроенный когда-то так, что челюсти динозавра еле справлялись.
   
   А в это время у меня погибала жена. Так совпало. Некого обвинить в человеческой частной судьбе, но вот это разрушение уже никогда у меня не кончится. Не так много мне, может, и доживать, но останутся со мной навсегда вот эта дыра, которую я вижу, смерть жены и этот жуткий совершенно механизм, который грызет стену.
   
   Кардиограмма
   
   Зато я стал видеть первую собственную квартиру - через вот этот пустырь, на котором теперь собаки лают - ветер носит.
   
   Правда, сейчас появились рабочие наконец. Ну будет "Стокманн". Ну логично: вокзал - "Стокманн".
   
   А скоро рядом снесут еще один дом, сказав, что он не самой большой ценности. И каждый раз так будут говорить. И пустырь опять разрастется. Зачем эта чрезвычайность? Нельзя так. Нельзя потом засобачить в центре эти современные штуки. Мне лично - больно.
   
   Когда готовились к трехсотлетию Петербурга, то, ревностно приписывая этот праздник отчасти себе - поскольку я потомственный питерский, да еще у меня день рождения совпадает с днем города, - я очень обрадовался двум народным мгновенным высказываниям. Люди сразу обозвали трехсотлетие зоолетием и эмблему в виде графической кривой, обозначающей силуэт Петропавловки, - кардиограммой инфарктной...
   
   В общем, Питер был хорош тем, что до него руки не доходили.
   
   Однажды Юз Алешковский очень хорошо сказал: "Представляешь, если бы большевикам поручили творение - ну в смысле божественное, - какие бы это были КОРОВЫ!". Ну вот и можно сказать про этот "Стокманн": какая это будет корова!
   
   То есть темноте нет предела. Просвещению предел положен. А темноте - нет. Поскольку делают это все люди, которые считают: нас много, а они у нас одни.
   
   Эти люди очень озабоченные. И ничего не умеют. За всеми этими новостройками и перестройками, которые бьют непосредственно по горожанам, нет ни одной мысли о человеке - тогда этот раж хоть можно было бы понять. Но мысли про инфраструктуру для жизни нет.
   
   Даже вымереть спокойно не дали - тем, кто в основном и живет густо в центре. На самом деле рожденных в Ленинграде и переживших блокаду остались доли процента. Цифра может быть сколь угодно неточна, можете ее проверять, но ощущение именно такое: мало. И еще им приходится все время бороться за жизнь с этим блокадным удостоверением - будто на недоданные копейки можно сломать, к примеру, дом и построить тот же "Стокманн".
   
   Центральная отопленность
   
   Бред оголтевших какой-то... Коммунист был труслив, у него был страх более высокого начальства и страх расстрела. Имелась некоторая порядочность вот на таком уровне страха. А сейчас разгул бесстрашия: никогда никого за руку не поймают. Получается, пора просить о сильной руке, что ли? Чтобы какие-то вещи не делались. Или можно было бы что-то запретить. Ну ведь нельзя творить такое. Город и так не для жизни, прямо скажем. Трудный город. Больной город. Город пышный, город бедный, дух неволи, строгий вид, свод небес зелено-бледный, скука, холод и гранит. Никто лучше не сказал. Сказал тот же самый, который написал люблю тебя, Петра творенье.
   
   Ну белые ночи есть. Эрмитаж есть. Красота все еще есть. Но ею же не прикроешься как фиговым листом. Петербург построен фасадно, это имперский фасад. Значит, хотя бы фасады должны быть святы. Все петербургские набережные, Невский проспект должны быть объявлены заповедными. Но надобно думать и о том, как и где человеку жить. Не в "Стокманне" же...
   
   В начале прошлого века дома строились для людей, пусть для состоятельных. Моему дому на Аптекарском сто лет теперь. А тогда электричество еле-еле заводилось и было печное отопление. Но оно было продумано - грело сразу плиту, бак, колонку. То есть без всякого газа получалась центральная отопленность такая. А холодильников электрических не имелось, поэтому были такие шкафы, для которых специально привозили лед. На даче до сих пор существует мебель - столы с цинковыми ваннами, в них тоже клали лед. Цивилизация приходила к человеку в виде еще примитивных вещей.
   
   Но все шло и обустраивалось для людей. Так жили. Потом начались, конечно, неприятности - первая мировая, потом революция, потом наша советская жизнь. Потом блокада. Сильно сказалась на городе нелюбовь Иосифа Виссарионыча - он Питер не любил, как, может быть, и революцию...
   
   Бедствия
   
   Все было продумано в наших старых домах, начиная с фундаментов и балок. Они укреплялись чем-то, и сам рецепт уже утерян, древнеегипетский почти что. Во всяком случае помню очень хорошо, как долго топил дачу балками с разборки какого-то здания Университета. Перекрытия заменяли, старые балки налево ушли... целая машина их мне перепала. Помню эти дрова - такая прелесть. Их счастливо было рубить и пилить. Это было вечное дерево. Я просто удивлялся красоте и полноценности заменяемого товара. На что его, кстати, заменили?..
   
   Тогда же, давно, я слышал, что Нева повысила необычайно свою какую-то там химическую активность. И теперь под угрозой многие наши свайные строения, основания которых сожрутся водою.
   
   Перспективы катастрофические с разных концов. Венецианские такие, да. Но как от этого спастись? Как уберечься от этой пресловутой "кукурузины", этой нелепости полной, полной дури? Известно же: в Петербурге не должно быть высотного здания. Я бы хотел, чтобы оно провалилось в болото - доказательством того, что в Петербурге такие вещи нельзя делать.
   
   Кстати, когда-то я предсказывал, что в Москве будет землетрясение, в виде Страшного суда, и Кремль провалится. А в Ленинграде - наводнение. Думал, оно на трехсотлетие случится.
   
   К счастью, город не утонул. Только в моче, поскольку не предусмотрели такую простую потребность. И сейчас некуда сходить на Невском. У нас люди, видите ли, такие возвышенные, что они в туалет не ходят. В моду вошло - может, как-то и хорошо - вместо туалетов много цветочных магазинов. Теперь это благоухает все. А туалетов-то нет.
   
   Вот она - мысль об инфраструктуре.
   
   Когда отмечали двухсотлетие Пушкина, меня спрашивали: какой бы памятник ему поставить? Я говорил: да поставьте хотя бы скамейки - Пушкин любил посидеть под деревом. Чтобы люди тоже могли. Но НЕТ. Опять сочтено шуткой.
   
   При всей своей - как это называется? - уживчивости с властью могу впрямую сказать: исчезла мысль о человеке вообще.
   
   А если у вас нет мысли о человеке - вы ничего не построите. Таков мой приговор.
   
   Участь
   
   Знаете, у Глеба Горбовского есть стихи полувековой давности:
   
   За щеки вставив пирожок,
   Идут смышленые прорабы.
   Они построят нам завод...
   
   Смышленые прорабы не виноваты. Виноваты прорабы будущего. Фокус в том, что они не собираются жить в том будущем, которое сами обещают людям. Они, по-видимому, собираются жить каким-то другим способом. Может, ввести насильную меру: ты из мэрской структуры - будь любезен, живи там, где ты строишь. Отвечай за базар, как говорится. Не где-нибудь в отдалении, в доме повышенной комфортности. А там, чем людей соблазняешь, - там и поживи.
   
   Это и про архитекторов-строителей британских. Англичане островной народ. И мы, кстати, островные люди, часть нашего сознания вполне британская. Я с Аптекарского острова. Остров представляет собой лабораторию свободы. Потому что он и так тюрьма. Со всех сторон - вода. И поэтому, кстати, у Соловков такая сложная странная парадоксальная биография: там испытывался не только монастырь, но и ГУЛАГ. Питерские острова - суть менталитет этого города.
   
   Англию я люблю, и мне нравятся англичане. Они упертые. У них по другой стороне ездят машины. Своя система мер, которую они не хотят отдавать. И вот монетки... - я в детстве увлекался монетками... - знаете, почему фунтик такой толстый? А зачем другая монета с дыркой, третья - широкая и плоская? Чтобы слепой не обознался. Вот демократия практического уровня. Чтобы слепого не обманули.
   
   Или почему по Лондону ходят расконвоированные сумасшедшие совершенно спокойно? Конечно, вынесено постановление, что он не опасен. И он будет ходить - говорить сам с собой, жестикулировать... он никого не обижает. Может быть хоть Гамлетом, хоть Эйнштейном, кем угодно. И так лучше и для Бедлама этого, и для семьи, чтобы под семейной опекой находился неудачный ген.
   
   У англичан много подобных вещей, которым стоило бы поучиться. Но этим английским фирмам, архитектурной и строительной, надо бы сказать, что пусть они в Лондоне что-нибудь поделают для своих тренировок. Поскольку вот так проявляются колонизаторские навыки. Если можно строить на чужой земле не так, как ты строишь у себя, - это колонизация. Значит, Россия дает себя колонизировать.
   
   Остаток любой империи - ужасен. Как бы ни кичилась Европа - действительно основа мировой цивилизации на сегодня, - она сделана в основном за счет колоний. Перед Африкой, Индией, перед всеми есть вина у Европы. Расчет за эту вину идет долгий. Судьбы колонизированных стран оказались сильно поломаны - их приспособляли жить по одному способу, потом пришлось вырабатывать другой способ... За это приходится отвечать. И поэтому Европа, условно говоря, сильно "потемнела". Но у нее все-таки есть ответственность за тех людей, которых - как говорил Экзюпери - приручили.
   
   Нельзя насиловать нигде. А уж в своей собственной стране...
   
   Чтобы сделать даже маленькое дело, надо очень большой путь пройти.
   
   Самой земле, может, тоже больно, только мы еще не поняли. Она дает себя под то, чтобы жили, а не под то, чтобы властвовали. Оправдать ужасную стройку можно только красотой - мол, зато мы сделаем хорошо. С добрым чувством. Для людей. Однако, как я понимаю, этими мотивами только прикрываются. На деле что-то совсем другое...
   
   Нет возврата
   
   Но вот вы представьте себе, что действительно можно одному человеку решить про страну: пусть будет так! Здесь будет город заложен - это в стихах красиво. А то, что при строительстве Петербурга был впервые применен массовый лагерный труд, и мы на костях живем, и тут полегла треть мужского населения России, - уже забыто.
   
   Петр, антихрист, дьявол, построил город не на том месте. Предупреждали более грамотные шведы, показывая ему на стволе дерева - у Гете написано, где-то я читал, - до каких отметок будет подниматься каждое столетие вода. Выстроил не для жизни имперский фасад. Но мы им любуемся. Уже люди-то живут. Красоту эту употребляет весь мир так или иначе. И стоят уже могучие тексты русской литературы, они кое-как оправдали это чудовищное преступление, которое лежит в основании Петербурга.
   
   Допустим, сейчас не будет применяться рабский труд в той стародавней форме, хотя откуда возьмутся рабочие - их завезут?.. Но ведь нас самих оставляют в положении рабов. То есть решили те, а жить нам.
   
   Только чуть-чуть поменялась декорация. Мы расконвоированы. А сам конвой оказался на свободе. И это называется - демократия. Конвой на свободе, а мы расконвоированы. А у конвоя - дети. И внуки. Вот и все перемены.
   Колонизаторы даже не понимают, что этот город ценен тем, какой он есть. Он стоит гораздо больших денег в конце концов, чем те, которые сейчас им застят глаза. То, что делалось три века, не черновик, пусть, как и у Пушкина, гениальный.
   
   Не понимают, что Охта - ох ты... Я давно говорю, что катастрофа нового времени началась с того момента, когда церковь наша взяла себе аббревиатуру. За такое отсутствие слуха может покарать только Господь. После ВКПб, НКВД, КПСС, КГБ, ФСБ ну нельзя называть церковь РПЦ. Это же вам не комиссарское учреждение. Нельзя заменить одно другим на тех же основаниях.
   
   За всем этим - отсутствие вкуса. И, тогда уж скажем, совести. Вообще того органа, который у человека определяет выбор: что можно делать, а что нельзя. Этот орган исчез. Раньше он был силовой, скажем. Ужасное времечко было при Сталине, страшное. Но все-таки было "можно" и "нельзя". Кроме страха, еще водилась и совесть. А сейчас... лысина полная на месте совести. Все можно.
   
   Меж тем обратно вы не сделаете даже муху. Потому что она живая. И совершенна как акт творения.
   
   Нет, я не знаю, кто может сказать самой себе: ты не права! Екатерина разве что. Екатерина, которая все предусмотрела, ничего не забыла - даже ввести две точки над е. Вот она, наверное, могла бы...
   
   Ольга ШЕРВУД
   Санкт-Петербургские ведомости.
   Выпуск № 117 от 29.06.2007