Современная реальность наполнена мифами, многие из которых не имеют под собой основания. Эпоха постмодернизма обнажила такое понятие, как симулякр, под которым подразумевается копия, не имеющая оригинала. Известный петербургский философ, публицист и писатель Александр Секацкий рассказал ЗАКС.Ру о наиболее известных симулякрах петербургской жизни.
   
   - Жан Бодрийяр, известный французский философ, еще в середине XX века сформулировал один из основных терминов постмодернизма – "симулякр", это - репрезентация чего-то, чего на самом деле не существует, то есть копии, не имеющая оригинала. Насколько часто встречаются такие симулякры в современной реальности?
   – Вообще-то Бодрияр различал несколько порядков симулякров - у него там есть симулякры первого, второго и третьего порядка. В сущности, симулякры – такие имитации реальности, которые в чем-то эту реальность превосходят. В этом смысле само пространство символического – искусство, политика и т.д. – кончено же, обязательно состоит из симулякров, из таких точек квази-реальности, которые очень важны, и обойтись без них человеческая сущность не в состоянии. Другое дело, их соотношение в общем количестве.
   
    – Например, всем известный "Охта-центр" - это симулякр? Ведь его бурно обсуждают, спорят и даже книги пишут, а в действительности он не существует и не понятно, будет появится когда-нибудь вообще…
    – Да, конечно, это особая разновидность симулякра. Более того, если бы этот проект уже был воплощен и существовал, чего было бы о нем спорить. Множество вещей, все, что еще не наступило, но может случиться, зачастую действительно преобразуют реальность гораздо более реального события.
   
   – Как вы думаете, "Охта-центр" был изначально задуман как симулякр для каких то определенных целей или так вышло случайно?
    – В каком-то смысле это была попытка прозондировать степень сопротивления петербуржцев к такого рода вещам. То есть ясно, что москвичи на все это готовы, там совсем другая политика и Лужков не встречает практически никакого сопротивления. А для Петербурга в силу исторической традиции такие вещи чрезвычайно важны. Архитектурная панорама важнее, чем, грубо говоря, повышение коммунальных платежей. За это могут выйти на митинг. Метафизика Петербурга именно такова – здесь всегда защищали символическое, даже ценой реальной жизни. Что такое блокада, как не защита символических ценностей? В этом смысле Петербург показал очень высокую степень сопротивления, интеллектуалы и творческие люди Петербурга продемонстрировали, что их гораздо труднее купить за деньги, нежели чем это можно было предположить. С точки зрения циничных представителей культурного сообщества Москвы, это, кончено же, шизо-тенденция, то есть необъяснимое упрямство перед лицом тех, кто пытается тебя осчастливить. С другой стороны, это вызывает гордость, что не так легко нами манипулировать.
   
   – Почему и для чего, на ваш взгляд, может существовать такой проект, который в реальности пока не реализован? Для чего еще может создаваться такая информационная проекция в виде не построенного "Охта-центра" помимо выявления общественного мнения?
    – Это вообще способ человеческого бытия – спорить по поводу настоящего и будущего, по поводу химер, к примеру. Поскольку сам человеческий мир – это, прежде всего, диктатура символического, то есть такой мир, где символические ценности важнее узкорациональных корыстных соображений, и неважно, какими они будут, ценности ли это христианства, ислама, мировой революции или верности исторической архитектурной перспективе. Тот факт, что это волнует и тревожит, показывает, что город еще жив, не все имеет денежный эквивалент. Все же мы здесь говорим о сфере данных обещаний, данных в широком смысле. Мы оказываемся в ситуации, когда произведения символического могут быть и провокациями, и проектами. Наше время и есть время проектов.
   
    – Общественное мнение способно остановить реализацию такого проекта?
    – В принципе способно. То есть, если общественное мнение останется только мнением, а не будет действием, то тут все зависит от настойчивости властей. Если оно может перейти к общественному действию, например, к различным формам протеста. Если вдруг возникают какие-то проблемы или трудности в структурах власти, то в этом случае и общественное мнение может заставить считаться с собой. Ведь зачастую общественное мнение – необязательно отрицание очередного проекта власти – это просто требование: с нами надо считаться, с нами так нельзя. Нас нельзя держать за дураков, поговорите с нами – условно говоря. Это соответствующий сигнал для власти, что не все вопросы решаются технически, где-то надо разговаривать прилагать усилия, что и называется политикой, а не чиновничьей техникой управления.
   
    – Как вы думаете, 400-метровая башня может стать новым символом Петербурга, как говорят некоторые представители интеллигенции, или это разрушит исторический облик нашего города?
    – Конечно, разрушит. Сам по себе этот проект мог бы стать гордостью практически любого города, может, даже и Москвы. Но все три столетия существования Петербурга, конечно же, категорически противоречат такой идее. Даже понимая, что отказ от строительства этой башни приведет к уменьшению финансовых потоков, что поддержка однажды избранной архитектурной перспективы, может быть названа шизо-тенденцией, я все равно на стороне противников башни. Потому что есть ценности, которые следует отстаивать помимо вполне рациональных и выгодных предложений. Не сомневаюсь, что это могло бы быть выгодно для города. Но не вся выгода измеряется всеобщим эквивалентом. В конце концов, сохранность тех самых видов, сохранение высшей точки шпиля Петропавловской крепости - это высокая символическая ценность, достойная того, чтобы ее отстаивать. Петербуржцы в очередной раз показали, что помимо соображений пользы и корысти есть еще и другие ценности. Это заставляет относиться к Петербургу с уважением. Ясно, что если этот центр будет построен, будет нанесен метафизический ущерб Петербургу, а это значительно важнее финансового ущерба.
   В этом отношении москвичи оказались сломленными ошеломительными денежными потоками. Руководство Москвы не встречает и десятой доли такого сопротивления по отношению к гораздо более безумным для города проектам. Петербург все-таки сопротивляется, и этим можно гордиться.
   
   – Может ли симулякр быть опасен для общества?
    – Избыток, безусловно, опасен, но их отсутствие приводит общество к стагнации. Тут так же, как с инфляцией: избыточная инфляция может привести к развалу экономики, но полное ее отсутствие означает стагнацию экономики. Очень много зависит от дозировки. Например, слова, которыми мы обмениваемся, не все сразу проверяются. Многие потом остаются в непроверенном виде. Это очень важно, это дает возможность безнаказанности. Также и экономика, которая содержит в себе определенную долю симулякров – перспективная экономика. Проблема в том, что эти симулякры могут в большом количестве размножаться, когда сама симуляция переходит критическую черту, она способствует падению устоев. Это как раз то, что Жак Деррида называл "дозировка фармакона": если его чуть-чуть – это прекрасное лекарство, если его много – оно превращается в яд.
   
   – Известно, что Бодрийяр назвал симулякром войну 1991 года в Персидском заливе, в том смысле, что у наблюдающих за этой войной по CNN не было никакой возможности знать, было ли там что-то на самом деле, или это была просто серия пропагандистских репортажей на экранах их телевизоров. Кроме того, известный американский фильм "Плутовство" ("Хвост виляет собакой") наглядно иллюстрирует тиражирование такого рода симулякров с помощью СМИ. Насколько современная политическая реальность в России наполнена такого рода симулякрами?
   –Кончено, наполнена. Но я не думаю, что она наполнена ими больше, чем политическая жизнь, скажем, Америки. Если вы помните, сразу после окончания кавказских событий один из американских опросов продемонстрировал, что 15% опрошенных были уверены, что Georgia – это один из их штатов, с которыми воевала Россия. Степень возможной реакции на симулякр огромна, но не специфична именно для России. Допустим, большинство людей уверены, что никакого полета на Луну не было. Так как сегодня вполне возможно создать желательную видимость любого события, это автоматически подрывает надежность фактических событий. Получается, что сама стратегия симуляций действительно становится чуть ли не важнейшей. В этом смысле так же, как в случае любого переизбытка, симулякры часто подрывают свою устойчивость. Если бы это было не так, то человеческая культура, по крайней мере, XX века уже задохнулась от переизбытка абсурда.
   
   – Можно ли говорить о том, что современная информационная эра и новые способы коммуникации способствовала тому, что мы стали жить в мире симулякров?
    – Существуют какие-то трансцендентные ценности, которые не имеют форму зримости –например, ценности, провозглашенные религией. Все дело в том, что исчезли строгие границы между пространством сакрального и профанного. Раньше все постройки такого рода – данные обещания, обетования размещались в сакральном, а профанное обходилось без них, а сегодня мы видим ту чистую поверхность, где профанное переходит в сакральное, и наоборот. То есть странным образом симулякры распределены по всей сфере существования человека. Они побуждают к созданию все более совершенных симулякров
   
   – Помимо прочего Бодрийяр выступал как критик общества потребления, которое еще называют постиндустриальным. Как в этой связи развивается наше современное общество потребления? К чему это может привести?
   – Те стратегии, которые принесло общество потребления действительно чрезвычайно опасны: пресловутый шоппинг - расширение принципа всеобщего эквивалента, формы всеобщей доступности. Это приводит к тому, что множественность модусов человеческого бытия становится одной плоскостью, которая диктует стиль поведения для обывателя. В результате шоппинг успешно имитирует смысл жизни, успешность, реализованность. С одной стороны, это один из доступных путей повышения собственного статуса в своих глазах, с другой стороны, мы понимаем, что такой легкий путь – чрезвычайно опасная манипулятивная стратегия по отношению к вершинам и глубинам человеческого существа. Это новейший, один из самых популярных современных фетишей. Хотя стяжательские потребности существовали всегда, были внутренние барьеры, теперь мы видим универсальную стратегию потребления, которая уменьшает нервность человеческого субъекта, мы видим упрощение сборки. Можно, конечно, посмеяться над персонажами рекламных роликов и клипов, которые любят кататься и ненавидят потеть и которым нужно "сникерснуть", но в действительности, мы странным образом отмечаем, что такого рода сборка возможна. Вместо призывов трансцендентных, или призывов религиозного характера мы видим, как осуществляется подкрепленная шоппингом потребления сборка. Лучшим образцом является герой одноименного американского фильма Форест Гамп, вторичная наивность, упрощенность внутренних противоречий. И потребление, и все его разновидности, начиная от классического шоппинга и заканчивая гонками престижа, являются эффективными способами социального манипулирования, создания чрезвычайно прозрачной, но в то же время скучной и предсказуемой среды, которую сложно назвать человеческим бытием.
   
   - Современная политика России стимулирует развитие общества потребления?
    – Я думаю, тут есть две тенденции: с одной стороны, да, но все же существуют некие формы коллективного самочувствия, связанные с идеями и традициями российской государственности, которые, в сущности, не позволяют ограничиться чисто потребительскими задачами. Известно, что была попытка догнать и перегнать Португалию по уровню ВВП. То, что легко провернуть для небольшого государства, не очень просто для России, потому что она никогда не могла ограничиваться чисто технической задачей. Для сколько-нибудь уверенного самочувствия ей всегда требовалась трансцендентная задача, превосходящая простую рациональность, любая вменяемая власть это понимает.
   
   Беседовала Екатерина Стекольщикова